И снова все говорят о смехе. Том самом, о котором шла речь в романе "Имя розы" Умберто Эко. Старый монах Хорхе убивал всех, кто читал о природе смеха в одной из книг Аристотеля. Хорхе боялся распространения иронии, которая могла нанести урон церкви.
О смехе – и о человекоубийстве. Радикальные исламисты многим отбили охоту насмехаться над своей верой, угрожая физической расправой и устраивая покушения. Это навело часть христиан на мысль: неужели справедливо, что над исламом практически не смеются в отличие от христианства?
Поводом для дискуссии стала обложка сатирического журнала "Титаник": Папа Римский изображен с желтым пятном на сутане – так, будто он обмочился. Насколько это удачно и остроумно, каждый пусть решит для себя. Речь идет не о вкусе, а о праве или неправоте: нужно ли за подобное наказывать? Можно ли смеяться над Папой, Иисусом, Богом?
Бамбергский архиепископ Людвиг Шик требует вновь ужесточить наказание за кощунство. Ему недостаточно статьи 166 УК ФРГ, которая карает за оскорбительные высказывания в адрес религий, сопряженные с нарушением "общественного мира". Это высокий барьер для судебного преследования. Поэтому кое-кто из верующих чувствуют себя незащищенными. Государство кажется им слишком инертным в этом вопросе. Так что речь снова идет о связи между демократией и религией.
Поскольку государство бездействует, сегодня вновь заявляет о себе старый общественный персонаж с его внутренними противоречиями -- воинствующий христианин. Вместо того чтобы подставить другую щеку, он переходит в наступление. Именно так поступили недавно философ Роберт Шпеманн на страницах Frankfurter Allgemeine Zeitung, писатель Мартин Мозебах -- в газете Frankfurter Rundschau, а Маттиас Матуссек -- в журнале Der Spiegel. Все трое -- католики! -- ссылаются на воинственность ислама, но приходят к различным выводам.
Вождь иранской революции аятолла Хомейни призвал казнить британского писателя Салмана Рушди за богохульство. Позднее был заколот переводчик Рушди на японский язык, в результате покушения на турецкого переводчика погибли 37 человек. Радикальные исламисты хотели расправиться с датским карикатуристом Куртом Вестергаардом. Художника пытались убить у него дома, он чудом выжил. А бомба, взорвавшаяся перед датским посольством в Пакистане, унесла восемь жизней. Вот атмосфера, в которой раздаются аргументы подобного рода.
Мозебах "не скрывает, что не способен возмущаться, когда оскорбленные мусульмане пытаются запугать кощунствующих художников, -- если их так можно назвать". Это заигрывание со смертной казнью, а поскольку речь идет о расправе без суда -- то и с человекоубийством. Мозебах не говорит о том, какие наказания ему представляются адекватными, но упоминает о "высокой цене", которую деятели искусства должны платить за свою свободу, о "непредвиденных расходах", "ставящих под угрозу самое существование".
Шпеманн тоже подробно, не дистанцируясь, рассказывает о смертной казни за кощунство в исламе. Впрочем, христианам отказано в праве пользоваться этим средством, отмечает он. Поэтому Шпеманн хочет, чтобы суровое наказание установило само государство. Дескать, к тому, кто насмехается над Господом, следует подходить в два раза жестче, чем к тому, кто оскорбил человека.
В Москве судили трех участниц панк-группы Pussy Riot, которые насмеялись над президентом Владимиром Путиным в храме. Их обвиняют в "хулиганстве по мотивам религиозной ненависти". Путин призвал наказать их помягче, но даже это могло означать тюрьму за пение и пляску. Интересно, что бы сказал Шпеманн по этому поводу: справедливо?
Религии, тем более католицизм, тяготеют к драконовским наказаниям. В них царит догма, несомненное знание, непогрешимость, авторитет. Добро и зло относительно четко разделены, заблуждения легко распознать, суждение в такой системе выносится с божественного благословения. Тот, кто верит, что заблуждаться не может, считает своим долгом проявлять строгость.
В условиях демократии, напротив, все представляется спорным, одно мнение имеет такое же право на существование, как и другое, в каждом развернутом суждении сокрыта ошибка. Дискуссия ведется перманентно, она -- залог постоянной неопределенности, а значит, способности к обновлению. И потому дискуссия находится под защитой, в демократическом государстве она стоит выше религиозных сантиментов. Но воинствующие христиане не хотят, чтобы религия была обычной частью этой системы, и настаивают на ее особой роли. Аргумент в поддержку такой позиции – трансцендентность, религия дает обществу сверхчувственность и потому вправе рассчитывать на привилегии. Да, христианство и правда имеет немалые заслуги по врачеванию многих душ; да, без трансцендентности наша жизнь многое потеряла бы. Но монополии больше нет. Шпеманн говорит о "самом святом", но сегодня большинство людей совершенно свободно решают, что для них самое святое. Это может быть Бог, любимый человек, роман, пейзаж за окном и даже работа, приносящая удовлетворение, -- почему бы и нет? Все это позволяет человеку, который предрасположен к такому опыту, познать трансцендентное. И люди на самом деле не хотят, чтобы им говорили, будто все это имеет меньшую ценность, чем религиозное трансцендентное, -- в силу его давней и славной истории. Ведь на этот счет у каждого свои собственные чувства.
Ошибочно полагать, будто религия нужна, чтобы понимать фатальность ориентации исключительно на потребление. Руководство католической церкви долгое время само пребывало во власти алчности, да и в недавней истории оно время от времени не останавливалось перед тем, чтобы привлекать к аудиту собственной организации бизнес-консультантов. Если ссылаться на двухтысячелетнюю историю, то, пожалуйста, без купюр.
Воинствующие христиане утверждают, что их религия внесла неоценимый вклад в становление демократии. Матуссек и Шпеманн цитируют мысль, которая всякий раз вспоминается в этой связи: "Свободное, секулярное государство существует за счет предпосылок, которые само не может гарантировать". Эти слова в 1976 году написал бывший судья Конституционного суда Эрнст-Вольфганг Бёкенфёрде. Он задавался вопросом: возможно, в конечном счете государство вынуждено существовать за счет тех внутренних стимулов и связующих сил, которые обусловлены религиозной верой его граждан?
Часто делают вид, будто бы демократия и христианство есть две стороны одной медали, -- но это не так. Церкви шли на сотрудничество почти со всеми системами: с абсолютизмом, конституционной монархией, диктатурой и даже национал-социализмом. В большинстве случаев они исходят из того, что есть, и приспосабливаются.
Демократия возникла без какого-либо влияния христианства, ведь греки не могли знать Христа. При своем втором рождении в XVIII веке демократии по большей части приходилось отвоевывать себе позиции в борьбе с церковным руководством, поскольку последнее относило себя к властям. Конечно, демократия Нового времени и правда основательно заимствовала христианские представления о человеке. Однако церковное руководство само долгое время их попирало, и только Просвещение дало толчок процессу, приведшему к появлению документально подтвержденных прав человека. Поэтому нельзя утверждать, что только демократия чем-то обязана церквам. Верно и обратное утверждение. С помощью демократического мышления христианство смогло вернуться к своей сути – к человеческому достоинству, которое неприкосновенно.
У Шпеманна с некоторым удивлением читаешь о том, насколько нестабильным кажется отношение христиан к демократии. Он пишет: "Государство, которое не защищает своих граждан от оскорбления того, что они считают самым святым, не может требовать, чтобы эти люди считали себя гражданами всего общества". Скорее всего, они будут "лояльными подданными, но не более". В этом и состоит угроза Шпеманна: "иссушение" демократии посредством отказа от нее существенной части граждан. К счастью, пока не похоже, чтобы эта позиция получила широкое распространение. Шпеманн только хочет казаться опасным.
Что ж, пусть. Любые заявления такого рода можно лишь приветствовать: мир воинствующим христианам. Тот, кто правильно понимает суть демократического дискурса, выражает свое мнение и выступает за то, чтобы все остальные тоже могли выразить свое. Тем более что церковники -- в особенности Папа Римский -- охотно участвуют в общей дискуссии. Конкуренция мнений оказывается честной только тогда, когда ни одна из сторон не пытается "спрятаться в домик". Если ты видный политик, то с постоянным высмеиванием тебе придется смириться. Вряд ли кому-то приходится видеть больше безвкусных фотоколлажей и карикатур на себя, чем федеральному канцлеру Ангеле Меркель.
Она могла бы обороняться, но тем самым только выставила бы себя на посмешище. Последний из политиков, кому довелось проверить это на собственном опыте, -- бывший канцлер Герхард Шредер: ему не понравилось предположение, будто бы он закрашивает седину. Процесс привлек к этой теме такое внимание общественности, что теперь почти все в Германии убеждены: волосы Шредера имеют насыщенный цвет не от природы -- несмотря на то, что суд признал его правоту.
Настоящей защиты для известного политика не существует. Свободная дискуссия во многом требует стойкости. Меркель невозмутимо сносит насмешки, и в этом ее сила. Вот на какую установку стоит ориентироваться церквам и их приверженцам, а не на радикальный ислам. Это в их собственных интересах. Ведь разве можно представить себе судебное разбирательство, предмет которого -- оправданность намеков на недержание Папы?
В смехе -- зерно коррекции. По этой причине Хорхе из романа Умберто Эко его так боялся. Шутка облекает критику в понятную форму, она готовит пути для обновления и потому относится к сути демократии. Кому как не католической церкви приходилось периодически корректировать свою позицию, но она всегда делала это медлительно и неохотно, сохраняя отставание от времени. Преклонный возраст пап отчасти объясняет эту проблему.
Надо всем этим можно смеяться, но также можно и задуматься: насколько меня устраивает, что другие чувствуют себя оскорбленными? Матуссек не требует карать за кощунство, но апеллирует к уважению -- пусть даже достаточно полемично. Это путь, по которому можно идти. И воинствующим христианам нужно сказать: незачем коситься на радикальный ислам или отрекаться от демократии -- пользуйтесь свободой слова, приводите аргументы, убеждайте.
Возможно, в понимании этого им поможет их любимый автор Бёкенфёрде. Последний говорит о необходимости возврата к христианскому государству, несмотря на то, что такое государство способно в большей мере гарантировать желанные для него условия, чем светское. Бёкенфёрде хочет, "чтобы христиане перестали считать это государство с его светской природой чем-то чуждым себе, враждебным своей вере, видели в нем возможность свободы, сохранить которую и вопользоваться которой -- это, в частности, их задача".