Знаменитую писательницу приковали к галере, но не отобрали ключ.
"Взрыв — и сразу возникло все: и Земля, и жизнь, и Космос, и Бог. По этой схеме выстроилась и моя жизнь. Публикация первого рассказа — и сразу все. Меня приняли в Союз писателей, кинематографистов, выпустили книгу, заказали фильм, выдали славу и деньги…" Цитата взята из автобиографической повести Виктории Токаревой "Террор любовью". Упомянутый здесь рассказ — это "День без вранья", который с самого начала придал молодой писательнице поистине космическое ускорение,
выведя ее на литературную орбиту. Головокружительный дебют состоялся в середине 60-х годов прошлого века, и вот уже нескольким поколениям читательниц трудно разделить два понятия — "женская проза" и "Токарева", — и даже вообще неизвестно, существует ли у нас одно без другого.
Лучшие ее рассказы и повести — на вид как будто простые, но мастерски выстроенные, внешне почти добродушные, но полные внутренней иронии, психологически точные и начисто избавленные от дамского сюсюканья — в 1970-е и 1980-е неизбежно выигрывали на фоне монументального номенклатурного официоза а-ля Агния Кузнецова и истерических надрывов в духе Людмилы Уваровой. По сути, в какой-то период у Токаревой вообще не было серьезных конкуренток: ее счастливая звезда взошла над горизонтом в те патриархальные времена, когда о саркастическом даре Татьяны Толстой знали только ее домочадцы, когда Людмила Улицкая и Галина Щербакова, наверное, и сами не подозревали, что однажды опрокинут в наш быт античные драмы и шекспировские трагедии, когда за окнами Людмилы Петрушевской еще не стояла круглосуточная мгла и когда редким нашим специалистам было достоверно известно, что слово "гендер" — особый термин, а не фамилия вроде Бендера.
Впрочем, в те годы читательские симпатии не всегда вели к высоким тиражам, так что прозаику приходилось оттачивать свой дар, сочиняя сценарии кинокомедий. После 1991 года цензура пала, и всякая строчка Токаревой могла быть предана гласности. Тут-то и выяснилось, что автор пишет медленно, поэтому строчек немного. То есть их было достаточно по советским стандартам, когда автор выпускал книгу раз в пятилетку, но крайне мало в условиях повышенного читательского спроса на качественную женскую прозу. Давным-давно один писатель, прочитав двухстраничный набросок токаревского сценария, сказал ей: "Ваша сила в подробностях. Пишите подробно". Этим советом автор пользуется и поныне, но, несмотря на россыпи живых деталей, каждый ее сюжет укладывается в формат рассказа или небольшой повести — романы не ее конек. И хотя издательский молох требует по книжке ежегодно, никакой чародей не превратит Токареву в Донцову... Если мы перелистаем поздние издания писательницы, то увидим, что свежесочиненные заглавные рассказы грамотно и умело перемешаны с уже публиковавшимися. Не является исключением и книга "Ни с тобой, ни без тебя" — не вполне новинка, не совсем переиздание.
В крупной зазывной надписи на обложке — "Читайте новые рассказы Виктории Токаревой!" — таится лукавство: из семи произведений, включенных в книгу, новыми являются лишь первые три (83 страницы из 348). Благодаря хитростям публикаторов само понятие "новая книга Токаревой" ныне воспринимается с неким подозрением. Читательницы, не раз обжегшиеся и уже привыкшие к издательскому подвоху, изучают оглавление, перелистывают, припоминают — было? не было? обжулят? не обжулят? — и зачастую все равно попадают впросак.
Едва ли издательские выкрутасы нравятся самой Виктории Самойловне. Если внимательно прочесть произведения, включенные в сборник, можно заметить, что автора преследует один и тот же мотив: кошмар человека, ставшего средством для достижения чужой цели. Как правило, героиня позволяет корыстным или просто равнодушным людям собою помыкать. Трутень Михайло эксплуатирует Аллу ("Но вдруг"), неуступчивый Турок — Тамару ("Ни с тобой, ни без тебя"), занудливый Зальцман — Лору ("Я надеюсь"), вальяжный Царенков — Нонну ("Террор любви"), знаменитый Петров — Вику ("Свинячья победа"), а степенный Рустам — Марину ("Своя правда"). Они съедают время героинь, их талант и заботу и не отдают взамен ничего. В лучшем случае — деньги. "Меня не любят, а только используют", — вздыхает героиня "Мужской верности", но ничего не делает, чтобы изменить положение. Подобно этой героине и сама писательница в уже цитированной автобиографической повести жалуется на "дефект воли" и на свое подчиненное положение: "И сейчас, будучи раскрученным писателем, которого читают даже в Китае, я по-прежнему не умею себя поставить".
Цепь, приковывающая раба к галере, ограничивает его свободу и вынуждает подчиняться. В отличие от галерника, у Токаревой есть ключ от кандалов. Если она захочет, в любой момент может отказаться от диктата издателя. Но не может. Или не хочет?